Долихокефалофил || ХЮЩО больше изнутри || Jackass of all trades
Название: Ангельская милонга
Автор: Crazycoyote, Cirtaly
Размер: пока что 18 530 слов без примечаний
Пейринг/Персонажи: Кроули/Азирафель
Категория: слэш, гет, никакой разницы
Жанр: ангст, драма, херт/комфорт, флафф, юмор, романс, броманс, сволочи-крылатые-вы-чо-творите
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ангелы и демоны друг друга не любят, к друг другу не привязываются и не заводят друг с другом отношений. Однако из любого правила есть исключение. Еще ангелы не танцуют в принципе, а демоны — танцуют, но не умеют. Но из этого правила тоже бывают исключения. Парный танец, как правило, изначально придуман для того, чтобы его танцевали мужчина и женщина, и роли в нем четко поделены и не меняются. Из этого правила также существует исключение. Оно называется танго.
Примечание/Предупреждения: психотравмы, депрессия, упоминания самоубийств, массовых убийств, геноцида и Апокалипсиса, злоупотребление алкоголем, секс в сверхсознательном состоянии, гендерсвап (в незначительных количествах), танго (в значительных количествах), нацисты, розенкрейцеры, баобабы, итальянские и испанские слова, сомнительные теологические концепции, снобизм авторов и персонажей
Название авторы беспринципно попятили у Астора Пьяццоллы, но с огромной любовью и уважением.
Господь все видит.
Читать на фикбуке | на АО3
В тексте постоянно играет танго. И еще один раз — вальс «На прекрасном голубом Дунае», но мы не будем вам его показывать. А остальное — будем. Мелодии в фике чаще всего прямо не названы, так что тут есть цитаты, чтобы было понятно, откуда оно. Все расположено в том же порядке, что и в тексте. Бонусы — другие версии тех же мелодий, которые нам особенно нравятся.
Слушать звуки музыки...«Игла граммофона, чуть скрипя, вела по линии, и он истекал тягучим томным звуком…»
Astor Piazzolla - Milonga del Angel
«В настоящем, где Азирафель все еще стоял посреди комнаты, труба граммофона тихонько всхлипнула, и запела новую песню…»
Astor Piazzolla - Introduccion al Angel
«Он отложил конверт в сторону и отсчитал третью мелодию на второй стороне, Азирафель глянул — она называлась “Por una cabeza”, не очень понятно…»
Carlos Gardel - Por una Cabeza
+bonus: Thomas Newman - Por una Cabeza
«Пластинка все еще не закончилась, и теперь заиграло что-то совсем невообразимое, так что ангел взял с прилавка брошенный на него раньше конверт, чтобы посмотреть, как это называется…»
Astor Piazzolla - La Muerte del Angel
+bonus: Gautier Violin - The Death of the Angel
ПЕРВЫЙ ПОСТ
ВТОРОЙ ПОСТ
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ...Кроули переживал. Хотя все было, вроде бы, хорошо… в целом. Но он уже который день никак не мог успокоиться. Потому что ему постоянно казалось, что как-то слишком легко обошлось. Собственно, дело было в том, что ему пришлось откармливать и отпаивать Азирафеля после неслучившегося Апокалипсиса всего каких-то жалких два часа. После чего тот, вроде бы, пришел в себя и был вполне в состоянии вместе с Кроули продумывать их блестящий и сияюще прекрасный план высокохудожественного обведения вокруг пальца Небес и Ада одновременно. А на следующий день был в состоянии его реализовать, а потом и тем более с виду был в полном порядке. И это было очень подозрительно. Кроули никак не верилось, что ничего дурного не только не произошло, но и не произойдет в будущем.
В прошлый раз — он прекрасно это помнил, будто все вчера случилось — ангела потребовалось приводить в порядок несколько лет. После того, как он слишком сильно разочаровался в людях из-за того, что они устроили две подряд мировые войны. А теперь… Азирафелю пришлось разочароваться в ангелах. И Кроули продолжал бояться, что это хорошо кончиться не может. Такой уж он был, ангел: сперва столетиями ругался на Кроули за чрезмерный цинизм — хотя демон без цинизма все равно что чили кон карне без чили — а сам тем временем понимал, сочувствовал, входил в положение, принимал всех такими как есть. А потом ломался. И это было страшно. Кроули с его цинизмом как-то проще переносил все… ну, практически все. Отсутствие Азирафеля в своей жизни он переносил с трудом. Отсутствие Азирафеля в реальности — вообще никак не переносил. Он успел проверить.
О том, насколько Кроули тогда, в тысяча девятьсот сорок первом, перепугался — было известно только Господу. Ей в принципе все известно, поэтому скрывать от Нее можно даже не пытаться. А вот больше Кроули никому рассказывать не собирался, ангелу особенно. Потому что главное в таких ситуациях — держать невозмутимое лицо и вселять своим видом уверенность в того, кого успокаиваешь. Даже если сам находишься на грани паники. И Кроули опасался, что если Азирафель узнает, как он себя тогда чувствовал на самом деле, в другой раз невозмутимое лицо ни рожна не сработает. Другого раза он тоже опасался, вот и не хотел рассказывать ничего.
Вообще-то он тогда планировал спасать Азирафеля от трех вполне конкретных нацистов, а оказалось, что ангела нужно спасать от всего Рейха скопом и от себя самого в придачу. Они не виделись почти сотню лет, и Кроули тогда вовсе не был уверен, что увидятся снова. Он совершенно определенно не собирался предпринимать ничего по этому поводу, раз уж ему прямо сказали, что его видеть не желают. До тех пор, пока в британском ордене розенкрейцеров не начала околачиваться эта симпатичная нацистка.
Розенкрейцеров Кроули изо всех своих оккультных затей любил особенно: так удачно пошутить по поводу официальной Небесной доктрины22 ему не удавалось с тех пор, как он умудрился каким-то непостижимым даже для самого себя образом сделать так, что иудеи включили в Танах «Песнь песней»23. Словом, розенкрейцеров Кроули очень любил, а нацистов — не очень. И за немецкой шпионкой, как только выяснил, что она немецкая шпионка, следил очень тщательно. И не мог не выяснить, что фройляйн очень интересуется одним букинистом… тем самым букинистом. И всю уверенность Кроули в том, что он ничего не будет делать, чтобы увидеться с ангелом, и даже одним глазком не глянет, как у него дела — смыло в секунду.
Подозревать, что Азирафель не в порядке, Кроули начал еще в церкви, а когда явился к нему в магазин — подозрения переросли в пугающую уверенность. Ангел был не в порядке совсем, полностью и абсолютно. Люди к тому моменту уже додумались до слова «депрессия»24, и это демону очень помогло. «Депрессия» звучало как штука, которую можно взять и вылечить, если постараться. У людей лечат — значит, и у ангелов можно. Это изрядно успокаивало. Потому что при попытке просто описать то, что Кроули увидел тогда в Азирафеле — хотелось сперва напиться, а потом утопиться. Желательно в святой воде, чтобы насовсем. Но святой воды у него по-прежнему не было, а Азирафель, вот прямо сейчас, был — и мог быть дальше, и даже неплохо, если взять себя в руки и что-нибудь сделать. Так что Кроули назвал это «депрессией» и принялся лечить, в меру своих скромных способностей.
Он тогда, в тот первый вечер, чтобы помочь ангелу, был готов практически на все. А может быть и вообще на все. И методично пробовал любую ерунду, которая приходила ему в голову. Говорил, кормил, говорил снова… вовсе не был уверен, что все это помогает. Но уперто считал, что рано или поздно умудрится сказать или сделать что-нибудь нужное. И когда Кроули взбрело в голову сознаться в собственных, чтоб его разорвало, добрых делах — он это немедленно сделал. Хотя в любой другой ситуации рявкнул бы на Азирафеля за одну попытку его в таком заподозрить. Даже если оно происходило прямо у ангела на глазах. Мало ли что на Кроули нашло, какой минутный порыв — он демон в конце концов, это ангелу положено благодеяния совершать. А Кроули — нет, кроме тех случаев, когда они по работе менялись. Так что и нечего называть его внезапные бзики «добрыми делами».
Но в тот раз Кроули был вполне готов выслушать длинную тираду о том, что он — самый добрый изо всех демонов. И даже не съехидничать, что этого ни хрена не сложно достичь. И даже сознался сам, лишь бы ангелу стало лучше. И ему почему-то стало, это почему-то помогло. Кроули до сих пор понятия не имел, почему именно оно — но главное, что сработало. Дальше было намного проще, хотя ангел приходил в себя долго. Весь остаток войны. Впрочем, Кроули бы его до конца всего этого безобразия так и так не бросил бы. Кто его знает, в каких еще нацистов Азирафель мог бы вляпаться на ровном месте без присмотра.
Тогда все закончилось хорошо, но Кроули с тех пор нервничал. И когда они ссорились из-за Апокалипсиса, повторить свой номер образца тысяча восемьсот шестьдесят второго у него категорически не получалось. Они ссорились, Кроули уходил — а потом возвращался, они снова ссорились, он опять уходил — а потом возвращался. И в конце концов вернулся к горящему книжному магазину. И проклял себя за то, что уходил вообще. Потому что Азирафеля нельзя было бросать без присмотра, когда случались неприятности. Никогда, ни на сколько. Что бы он ни нес и что бы он ни делал. Потому что ангел не мог сделать с Кроули ничего более страшного и невыносимого, чем смерть ангела.
Он пообещал себе не бросать Азирафеля никогда — и выполнял это обещание неукоснительно, хотя он никогда в жизни ничего больше не выполнял неукоснительно. Даже Волю Божью, невзирая на то, что это для него отвратительно кончилось… И сейчас все, вроде бы, было хорошо, но у Кроули перед глазами все равно стояли воспоминания о тысяча девятьсот сорок первом, и он никак не мог успокоиться. Паниковать вслух, когда Азирафель выглядел вполне бодро и живо, было как-то неловко. Поэтому, немного подумав, демон решил на всякий случай предпринимать профилактические меры. Старые, проверенные временем. Так что когда он вошел в книжный магазин, в одной руке у него была бутылка французского коньяка, а в другой — бумажный пакет из «Теско», набитый едой под завязку.
Музыку, игравшую на граммофоне, Кроули узнал сразу. Он вообще мог легко узнать практически любую мелодию, кроме некоторого количества инди-записей последних двадцати лет, которые до сих пор не успел все послушать. Об этой его удивительной особенности не знал, кажется, даже Азирафель, потому что Кроули никогда не стремился ей хвастать. Так что ангел, вероятно, полагал, что осведомленность демона о человеческой музыке не выходит за среднестатистические пределы.
— Пьяццолла, «Смерть ангела», — зачем-то сказал Кроули вслух. Будто концертный номер объявлял. Хотя на самом деле он объявлял, что тут творится какой-то очевидный трындец, который, ко всему прочему, слишком хорошо коррелирует с его недавними самыми мрачными мыслями. Вот и название у музыки подходящее...
Заглядывать в Азирафеля было очень страшно, но Кроули тут же выругал себя за малодушие и сделал именно это. Взглянул на ангела, прямо ему в глаза и дальше, за пределы телесной оболочки. И внутренне содрогнулся — не только от того, что увидел. Просто ангел тоже на него смотрел. Внимательно и почти так же, как тогда. Ничего не выражая.
Впрочем, в его физических глазах почти сразу вспыхнула знакомая радость от встречи. Будто тут ничего такого особенного не происходило. Азирафель пристально и очень счастливо разглядывал и Кроули, и еду, и коньяк. И это совсем не сочеталось с тем, что происходило в ангеле. Похоже, из-за этой гребаной музыки. Или все-таки из-за Небес? Кроули пока не мог понять, а как спросить — не представлял.
— Привет! — сказал ангел, слабо улыбнувшись, но продолжая гореть искренней и очевидной радостью, чем Кроули окончательно запутал и запугал. Потом Азирафель подскочил из-за прилавка к нему, чтобы помочь. — Как хорошо, что ты пришел!
— Ты чего такое новье слушаешь? Это же почти бибоп, — глупо ляпнул Кроули, послушно отдавая ему пакет, первую ерунду, что пришла в голову, просто чтобы не молчать. И, отдав ангелу еще и коньяк, решительно направился к граммофону, чтобы этот ужас сменился чем-то более приятным. У Пьяццоллы приятного было много.
Азирафель засуетился возле стола, выкладывая еду, а на слова Кроули усмехнулся и очень серьезно заявил:
— Ну я же, считай, практически полвека проспал. А потом воротил нос от их культуры, потому что... Так вышло. Вот и решил наверстать.
Кроули как раз выключал граммофон, но на последних словах Азирафеля резко обернулся к нему, поэтому очередной пронзительный всхлип скрипки оборвался совсем уж невообразимым звуком скользнувшей по пластинке иглы — и только после этого музыка оборвалась.
— Сколько… проспал?.. — ошалело спросил Кроули в наступившей тишине.
— Примерно с конца Второй Бурской кампании, — возмутительно невозмутимым тоном ответил Азирафель. В его руках с легким звоном возникли коньячные бокалы, и он поставил их на стол, а потом обернулся к Кроули, отчего-то смущенно улыбнувшись. — Они еще долго терпели мою… профнепригодность. Ждали, пока я сам уйду. На Небесах не принято отправлять в отпуск по этой причине насильно.
Кроули молча пялился на ангела и никак не мог уразуметь, о чем тот ему говорит. Какая еще профнепригодность? И причем тут Бурская кампания? Азирафель всплеснул руками, одарив Кроули еще одним пронизывающим пристальным взглядом, поспешил снова подойти к нему и мягко положил ладонь ему на плечо.
— Ну вот, зря я об этом заговорил. Теперь уже все хорошо, — ласково сказал он, и Кроули судорожно вдохнул, осознав, что забыл дышать. Еще он осознал, что ангел его утешает. Вместо того, чтобы Кроули утешал ангела, как и собирался. Так что трындец развивался по какому-то совсем невообразимому сценарию. Почти как Апокалипсис.
— Мне нужно выпить, — решительно сообщил Кроули. Идеальный способ облегчить любую трудную ситуацию. И понятный, в отличие ото всего остального, что тут творилось. — А тебе — нормально объяснить, причем тут Бурская кампания, если тебе дорога моя умственная полноценность.
Он уже было собрался направиться к столу и коньяку, но замер, не успев сделать шаг, посмотрел Азирафелю в лицо и очень по-дурацки спросил:
— Точно все хорошо?..
В ответ на лице ангела нарисовалось настолько ослепительно трогательное выражение, что Кроули даже не смог его сразу осознать. Это было… умиление, сопереживание, и все та же чистая радость, которая так запутывала демона с самого начала их безумного диалога. А еще ангел отнял руку от его плеча и зачем-то потянулся к его лицу, будто собирался коснуться щеки. Так что Кроули чуть не подался назад, машинально: это было слишком… близко и неправильно, и он слишком привык категорически не позволять себе ничего подобного с тысяча девятьсот пятьдесят второго. Ничего, включая танцы: они тоже вызывали в Кроули слишком много лишних чувств, ощущений и желаний, с которыми, по его мнению, к ангелу было лучше не подходить. Для них обоих лучше. От танцев, правда, отказаться тогда было ужасно трудно, Кроули долго тянул, даже когда понял, насколько идиотская ему пришла в голову идея. Ему было слишком приятно постоянно проводить время с ангелом, прямо как во Вторую мировую, и даже лучше.
Проблема была в том, что из-за этого «лучше» все как раз и становилось хуже, и грозило стать совсем паршиво. И при этом Кроули продолжал нагло пользоваться доверием ангела, оправдывая себя тем, что Азирафелю нравится танцевать. И к тому же вполне искренне пугаясь обидеть его внезапным отказом и поссориться снова. Все тянулось долго, томно, приятно, болезненно и мучительно, как садомазохистская оргия под транквилизаторами. И никак не заканчивалось. Кроули успел десяток раз обругать себя, что вообще это затеял, что стоило с самого начала сообразить, к чему дело идет, и спохватиться. А потом в один прекрасный момент понял, что больше так не может. Взял себя в руки, нашел пристойный повод пропасть на время — и после все наконец вернулось в нормальное русло. И там и оставалось до настоящего момента. И Кроули хотелось отпрянуть сейчас, когда оно снова грозило податься в какую-то совершенно ненужную сторону. Но ангел не дотянулся, словно отчего-то передумал, и вернул ладонь обратно, улыбнувшись еще и смущенно, от чего засиял сильней.
— Конечно хорошо! Когда ты есть, ничего не может быть плохо, — ответил Азирафель на его вопрос, судя по тону и по эфирной оболочке, в которую Кроули продолжал параноидально вглядываться, абсолютно искренне.
— Выпить, — твердо повторил демон и направился к столу, категорически отказавшись осмысливать происходящее. Он был вовсе не уверен, что его сознание… оба сознания, способны переварить такое в принципе. Ангел вел себя предельно странно, и все было запредельно непонятно. Будто Кроули снился сон, про который он никак не мог понять, кошмар это или наоборот. — И Бурская кампания, — добавил он, требовательно впившись взглядом в Азирафеля. Даже очки снял, чтобы выглядело требовательнее.
Азирафель зачем-то обогнал его и первым разлил по бокалам коньяк, подвинув в сторону Кроули блюдечко с солью и сыром. Одновременно он заговорил. Медленно подбирая слова, словно ему было трудно описать то, что он пытался описать.
— Я и так не хотел быть ангелом тогда. Уже лет сорок, как не хотел… — задумчиво начал ангел, и Кроули поспешно схватил коньяк и выпил его залпом, как водку, а потом снова налил себе, не на два пальца, как Азирафель, а наполовину. Что, во им Ада, Небес и неслучившегося Апокалипсиса, вообще происходит? — Так что мне хватило и намека… Они тогда впервые попробовали тактику выжженной земли. И еще… концлагеря. И я видел, что у большей части молодых джентльменов вокруг почему-то жизни будут короткими. А у молодых леди — печальными. Очень молодых, даже лет семи или пяти. И я… сопоставил. И экстраполировал.
«Он еще тогда знал про Первую мировую», — наконец дошло до Кроули. Мог бы и раньше понять, на самом-то деле. Потому что и сам, разумеется, тоже знал, хотя сопоставлял и экстраполировал иначе: если люди наизобретали за короткий период множество штук, которые можно использовать для убийства друг друга — они скоро начнут убивать ими друг друга, да так, что Аду станет жарко. Очень простая концепция. И всегда работает. Так что он предполагал, чем все это кончится, года с тысячу восемьсот девяностого, просто относился к своему знанию довольно-таки равнодушно. Полностью равнодушно, совершенно и целиком, если уж быть честным. Кроули тогда было категорически все равно, кто и кого будет убивать и в каких количествах, ему вообще на все было абсолютно плевать, пока люди не изобрели автогонки25. Очень быстрая езда на машине неплохо приводила его в чувство. Правда, первое время у него иногда возникал внезапный порыв на полной скорости впилиться в стену, и единственное, что его останавливало — мысль, что новое тело ему за такие фокусы долго не дадут, а в Аду намного хуже и нет даже автогонок и выпивки. А потом он более или менее оклемался. Первая Мировая к тому времени уже закончилась, лет десять как.
Словом, и она сама, и тем более ее предчувствие прошли для Кроули как-то совершенно незаметно… А для ангела вот не прошли. Хотя до сегодняшнего разговора демон был уверен, что Первую мировую тот пережил хоть и тяжко, но, по меньшей мере, в сознании — просто отстранился от людей, то есть, не просто, а сильно отстранился. Так что у него в сороковые даже электричества не было. Но не настолько же! Кроули думал, Азирафеля окончательно доконали только Вторая мировая и творящееся там совсем уж безмерное ублюдство. А он, оказывается, даже Бурскую кампанию не перенес…
На этом месте Кроули наконец смог вернуться мыслью к началу рассказа ангела и даже сопоставить его с воспоминаниями о собственном состоянии к концу позапрошлого века. После чего выпил в три глотка все полбокала коньяка и выпалил:
— Какие еще сорок лет?.. — немедля ощутив себя беспардонным хамом и сволочью. Не был бы — что-нибудь другое бы сказал. Но все другое, которое приходило Кроули в голову сейчас, было и вовсе нецензурным, к тому же витиеватым и трехэтажным.
Азирафель растерянно заморгал, а то, что Кроули пугало до чертиков внутри ангела, стало чуть заметнее. И оно теперь совпадало с его выражением лица — тоже напуганным. Так что Кроули подвинул тарелку с сыром обратно к Азирафелю, а его самого усадил на стул, почти обняв за плечи. Это помогло, тот сразу перестал так сильно пугаться и даже схватил свой коньяк со стола, сделав глоток. Кроули перевел дух и вопросительно уставился на ангела. Вопрос он все же задал и хотел бы услышать ответ.
— Ты не волнуйся только, — выпалил этот занебесный олух, и Кроули сам опустился на стул, машинально призвав его из дома. И только потом вспомнил, что ангел его стула никогда не видел и может удивиться. Но Азирафель вовсе внимания не обратил, потому что как раз допивал коньяк, почти с той же скоростью, что и Кроули до того.
— А ты рассказывай, тогда не буду, — проворчал демон и, забрав у него опустевший бокал, снова его наполнил и сунул обратно.
Ангел уставился на коньяк и сделался очень сконфуженным по совсем уже непонятной для Кроули причине.
— Да я сам виноват. Вбил себе в голову, что ты это для себя… Перепугался, как последний идиот… За тебя... А если бы я не был ангелом, ты бы не просил у меня… Хотя ангелам положено, чтобы вы… Но я не хотел! — ангел говорил бессвязно и очень взволнованно, и Кроули не сразу понял, что тот вообще несет. И про что. Но сопоставлять и экстраполировать демон все-таки был в состоянии, хотя это самое состояние сейчас было далеко от вменяемого.
— Совсем с ума спятил! Такое с собой из-за меня творить! — возмутился Кроули и положил ангелу руки на плечи. Надорвался совсем, еще до всякой Бурской кампании. За одного дурного демона пугаться и ему сочувствовать, вопреки предписаниям Небесной канцелярии. Кроули резко вздохнул, потому что на него упало чувство вины. Большое такое, как булыжник. Стукнуло по голове, провалилось внутрь, прокатилось, царапая, по груди и ухнуло в живот. Он не слышал, не понимал тогда… когда они ссорились. Что Азирафель за него боится и городит это все от страха. Слышал совсем другое. И это из-за него, из-за Кроули… — Ангел… я бы не просил у тебя, если бы ты не был моим другом. И прости… что раньше не пришел тебя спасать.
Удивительным образом, когда он попросил прощения вслух, стало полегче. Теперь, после Недоапокалипсиса, вообще было как-то легче: знать и понимать точно, что они с ангелом друзья и это их собственные отношения, без нависающего над головами начальства и связанных с ним проблем. Даже тогда, в Сент-Джеймс парке, без начальства было бы гораздо проще, чтоб его разорвало, вдруг подумал Кроули. Ангелу проще — не путаться в собственных переживаниях, в которых он продолжал путаться до самого Конца Света. И Кроули казалось, что теперь-то ангел распутался, а он вдруг снова вел себя странно и сообщал какие-то совершенно удивительные новости, которые в голову не влезали. И смотрел тоже странно. И все было не так. Но Кроули хотя бы попросил прощения.
— Я знаю, Кроули, теперь знаю. И не вини себя, пожалуйста, — мягко ответил Азирафель, снова глядя на него с этой своей пронзительной радостью, которая сбивала Кроули с толку с самого начала. — Ты не мог знать, я тебе такого наговорил...
Кроули тупо и молча пялился на ангельский сияющий взгляд и все пытался уместить в себя, что... Что ангел из-за него. И что он «теперь знает», оказывается! Что он там себе знает, дьявол его побери? Кроули себе вообще не представлял, а спрашивать почему-то опасался, хотя пугаться было довольно нелепо. Но он все равно опасался думать, что Азирафель мог высмотреть, когда смотрел вот так… Потому что тоже внимательно следил за его аурой, осенило Кроули — так же, как он сам следил за ангельской. Оттого и смотрел иногда так невыносимо пристально. Интересно, ему-то это зачем? Но ангел не дал ему возможности спросить, сообщив:
— И потом, ты же пришёл. И я увидел, что ты ничего такого не собираешься... Больше не собираешься. И остался со мной, — и улыбка ангела сделалась совсем уж нестерпимо мягкой и радостной. — Твоё присутствие оказалось лучшим лекарством...
Кроули напряженно вздохнул и отпил коньяка. Очень хотелось немедля сказать в ответ что-нибудь ехидное. Потому что после слов ангела в груди и животе сразу сделалось тепло и щекотно — и от этого возникало желание срочно куда-нибудь смыться. В Париж, как в сорок пятом, или на Мадагаскар, как в пятьдесят втором. Не к добру были такие вот ощущения, от которых мысли снова поворачивали во всякие совсем не нужные стороны. И дело, стоило уже признать наконец, было не в танцах, не в прикосновениях и не в чем-то еще: просто мысли Кроули с самой Второй мировой норовили потечь не туда при первой удобной возможности. А иногда даже и при совсем не удобной — честно говоря, момент для предложения смыться вместе к звездам он тогда выбрал предельно идиотский… Хотя не идиотского момента для такого не существовало в принципе.
Он уже тогда, в войну, позволил себе чересчур много лишнего: быть с ангелом — сколько влезет; делать — практически все, что хочется; находиться — настолько близко, насколько получается. Слишком много всего, что вполне сходило за обычную дружескую заботу, пока Азирафелю было плохо. Но к сорок четвертому, когда уже стало понятно, что вся эта бурда идет к своему логическому завершению, а ангел идет на поправку, Кроули мог бы и сообразить, что окончательно расслабился и совесть потерял. И просто откровенно наслаждается происходящим, пользуясь обстоятельствами и удобным предлогом. Потом война кончилась и предлог вместе с ней — и до него наконец с опозданием начало доходить. И он смотался в Париж, от греха подальше. Потому что ему хотелось продолжать торчать рядом с ангелом все время, как раньше, только уже безо всякого повода. А демонам так, определенно, было нельзя.
Согласно собственным оптимистическим представлениям, в Париже Кроули должен был одуматься. Но почему-то ни хрена не вышло, и ему никак не удавалось себя уговорить, что тогда — был совсем особый случай, который больше не повторится. Лучше, чтобы не повторялся и ангела не надо было больше спасать. А если Азирафель в порядке, то никаких поводов позволять себе с ним лишнего нет. И в конце концов Кроули стал придумывать новый повод, не настолько стремный, как предыдущий. И, разумеется, в итоге сделал еще хуже, и намного. И уж потом ничего себе не позволял до самого Апокалипсиса. И после — тоже не позволял. Потому что дело было не в их начальстве, без него все как раз шло просто отлично. Дело было в самом Кроули и в его сворачивающих куда попало мыслях. Исчезнуть от ангела подальше на некоторое время всегда помогало от таких приступов. Только сейчас Кроули не мог, он Азирафеля и на сутки оставить одного не мог, особенно после таких ошеломляющих откровений, поэтому ему хотелось хотя бы съехидничать, чтобы стало полегче. Но тоже как-то не вышло…
— Ничего особенного я тогда не сделал, — пробурчал демон себе под нос, отпил еще коньяка и вскочил на ноги, потому что до него дошло, что можно смыться хотя бы в пределах комнаты. Вон, к граммофону, он музыку до сих пор не включил, хотя собирался.
Подхватив конверт от пластинки, Кроули задумчиво заскользил по ней взглядом. Танго. Здесь все было танго, разумеется: это же Пьяццолла. И как-то это оказалось ни капельки не похоже на «смыться». А все оттого, что он сейчас соображал препаршиво и даже задумался, на что наткнется. И получилось так, будто Кроули, сбежав от одного трудного воспоминания, немедля вляпался в другое — и хрен его пойми, с которым было сложнее. Надо же, ангел начал «знакомство с культурой двадцатого века» с танго… с единственного, что и так уже знал, благодаря Кроули. И демон немедля зачем-то начал думать, что Азирафелю тоже были важны их танцы тогда, и от этого теплое и щекотное снова пробиралось внутрь. Поэтому он тут же сказал себе: это всего лишь проще, начинать с уже известного. Хотя когда они танцевали, именно этих мелодий еще не существовало. Кто бы мог подумать, что танго так долго продержится…
В пятьдесят втором Кроули прекрасно ощущал, что скоро на смену фокстротам, танго и вальсам придет что-то совсем другое, мода была уже на излете. Но Азирафель все равно ни рожна в этом не разбирался, так что прокатило. Ангел даже не сообразил, что Кроули должен был слышать про танго еще в двадцатые. Он и слышал, разумеется, и танцевать еще тогда умел: изображать жизнедеятельность к тому моменту у него получалось довольно убедительно и даже вполне бодро. Ходить, говорить, где-то проводить время, с кем-то общаться, выполнять задания от начальства… Но танго двадцатых все равно вспоминалось ему будто в сером тумане, как и все остальное, что тогда творилось. В пятидесятые Кроули думал, что ему повезло с живучестью этого танца: может, иначе и вовсе не подумал бы про него тогда, как не подумал сейчас про предчувствие Первой мировой. Потому что ему никогда не хотелось думать о том, что происходило с тысячу восемьсот шестьдесят второго по тысячу девятьсот тридцать третий. Ничего хорошего, кроме автогонок, с личной и глубоко эгоистической точки зрения Кроули. Пока в тридцать третьем «Бентли Моторс» не сподобились наконец выпустить машину, которая ему достаточно понравилась, чтобы ее купить26.
В общем, он мог и не вспомнить про танго, если бы в сороковые мода не вернулась. Ему нужен был повод, чтобы побыть рядом с ангелом — и Кроули нашел повод. Чувствовал он себя при этом отвратительно: оттого, что врет. Не то чтобы у него были проблемы с ложью как таковой, у него с ней все обстояло профессионально хорошо, но врать именно Азирафелю и именно про это было тошно. Просто в отсутствие ангела было еще тошнее. Поэтому он решался на свое изумительно наглое предложение с сорок седьмого года и через пять лет все-таки решился. «И зря», — подумал нынешний Кроули, но тогдашний — был рад, как полный придурок. Он не представлял, чего ждать в ответ, так что изрядно изумился, когда Азирафель с легкостью согласился даже не на танцы, а на что угодно. «Что угодно», безусловно, включало в себя и святую воду тоже, и Кроули не мог об этом не думать. Секунды три. Потом он вспомнил о Сент-Джеймс парке и о том, что без святой воды обойтись как-то проще, чем без ангела. И вернулся к танцам.
Хотя с ними все тоже оказалось нелегко: Кроули постоянно ощущал, что пользуется искренностью и наивностью Азирафеля, которому просто нравилось танцевать. Демон ведь потому именно это и предложил: он помнил разговор про вальс и гавот, разумеется, и подумал, что Азирафеля на это будет не слишком сложно уговорить. И оказался совершенно прав. В общем, ангелу просто нравилось, а Кроули — не просто, а очень сложно. И в этот раз, как и в прошлый, он тоже мог бы понять намного раньше, что дело идет вовсе не туда, куда нужно. Да с самого начала мог бы сообразить! Но ему, как и раньше, было слишком хорошо рядом с ангелом, чтобы как следует соображать… Явившись со своим эпохальным предложением и получив категорическое согласие, вместо нормальных мыслей Кроули после вопроса Азирафеля, нужно ли ему становиться женщиной, принялся размышлять о том, что никогда ангела в женском теле не видел, а это должно быть изумительно красиво. И он такое отменное зрелище в своей жизни упустил! Поэтому Кроули его немедленно в подробностях представил. А потом никак не мог перестать представлять, слишком уж оно выходило… восхитительным.
Вообще-то Азирафель всегда был восхитительным, но к текущему его варианту Кроули за шесть тысяч лет успел привыкнуть, а тот был новым, другим — и одновременно таким же. Словно можно было познакомиться с ангелом заново, еще раз, только уже зная его при этом, как облупленного. И зная, на что смотреть и как, чтобы получить как можно больше удовольствия. Кроули как раз успел решить, что она могла бы быть похожа на ангела с «Мадонны в гроте» Леонардо, только с совсем светлыми волосами, и пытался определиться, с которого варианта картины — парижского или лондонского27, когда Азирафель огорошил его еще одним внезапным высказыванием. О том, что танго будто специально для ангелов и демонов придумали, потому что там нет разницы, кто какого пола. Не то чтобы Кроули сам об этом не думал, и не то чтобы это не стало одним из главных поводов выбрать именно танго. Но он вовсе не ожидал услышать, как эти его мысли повторяет ангел… А еще у Кроули в этот момент зачем-то совместились в сознании две телесные версии Азирафеля, реальная и воображаемая. И получилось что-то совсем уж невообразимое, практически идеальное. Или даже не практически, а совсем.
И Кроули на него смотрел: в материальном мире, в собственном воображении и эфирным зрением одновременно. Смотрел, смотрел, смотрел… Пока наконец не нашел в себе силы пойти спасаться вином и разглядыванием географических картинок. И вляпался — почти так же, как сейчас. Только тогда он знать не мог, что обнаружит сперва Мадагаскар, а потом — авторство Азирафеля. Кажется, именно этого Кроули и не хватало, чтобы чуть позже окончательно его добить: добавить к сложившемуся в голове образу еще ту пальму и баобабы. Они были категорически нелепые и совершенно восхитительные, такие невозможно… азирафельские. Как практически все, что ангел обычно болтал и делал, и что вызывало у Кроули тяжелые рецидивирующие приступы умиления. Баобабы его тоже умиляли. И приводили в восторг одновременно. И он даже на этом месте не спохватился, напротив, только сильнее обрадовался, что они танцевать будут. Явно уже был совсем не в себе.
Впрочем, они даже танцевали, и даже вполне весело. И можно было таращиться на ангела, сколько влезет. И быть совсем близко, тоже сколько угодно. И под конец Кроули стало казаться, что у него голова сейчас взорвется от такого переизбытка ощущений за жалкие две с половиной минуты времени. А потом Азирафель взял и обнял его. И голова, как Кроули показалось, все-таки взорвалась… По меньшей мере, там что-то безнадежно переклинило и обратно на место уже никогда не встало. Настолько, что беспардонное вранье Кроули насчет танцев, нужных для работы, даже перестало быть совсем уж враньем. Только соблазнять ему хотелось вовсе не каких-то там посторонних смертных. И это совсем ни в какие ворота не лезло, но он все равно не мог прекратить. Ни мысли об этом, ни их танцы. Кроули очень быстро вывел, что если оказаться ближе к ангелу, немедля начинало хотеться быть еще ближе. И чтобы всего было больше: улыбок, слов, прикосновений… всякого, что доходило до пределов дружеского общения, решительно за них выходило и устремлялось в такие дали, о которых Азирафель, возможно, вообще ни разу в своей жизни не задумывался. Потому что он был ангелом, а Кроули — демоном. Вот ему и лезло в голову всякое лишнее, совсем ненужное. Совершенно кошмарное, если вдуматься.
Ангел ему доверял. Боялся довериться, что вполне понятно, оттого, видимо, и отстранялся то и дело, когда они переставали танцевать — но доверял все равно. Когда ведешь партнера в танце, особенно хорошо ощущаешь, насколько тебе доверяют. И, собственно, весь фокус персонального соблазнения ровно в этом и заключается: вызови доверие, а потом, пользуясь им, подсунь другому… что угодно. Что очень нужно тебе, но не слишком-то нужно ему, так что сам он никогда бы не стал. Яблоко, дурную идею, еретическое учение, рецепт абсента или сомнительный выбор. Хотя с абсентом Кроули, пожалуй, изрядно перестарался, но кто же знал, что так выйдет28… А с сомнительным выбором… как-то раз взял и передумал. Может, и смог бы довести дело до конца, если бы постарался, хотя тот, кого потом распяли на Голгофе, очень стойко держался. Но Кроули просто не захотел. Так вот, с Азирафелем он и передумывать не намеревался, он не собирался даже начинать. Со всей определенностью Кроули это понял в тот раз, когда в первый и последний раз увидел ее… Она правда была похожа на ангелов с «Мадонны в гроте», на обе версии одновременно. И ни на одну из них: она была намного красивее.
Кроули сам это предложил, потому что потерял уже всякие берега и решил, что можно себе позволить и это тоже… разок полюбоваться. В конце концов, Азирафель на него насмотреться уже успел. Правда, Кроули было решительно непонятно, на что он так воодушевленно таращится, будто раньше никогда демона в женском теле не видел. Хотя это Кроули его не видел, а у него уже была отличная возможность. На что смертные пялились, Кроули прекрасно понимал: мужчины — по большей части, на ноги и задницу, женщины — по большей части, на платье Диор29, ну и некоторые, разумеется, наоборот. А чего ангел у него в лице созерцал, было неясно. Не косметику же, в конце концов, хотя ее две тысячи лет назад еще не было, конечно. В общем, Кроули недоумевал. И тоже хотел созерцать. И на всякий случай сам перед собой оправдывался, что вести ангела с завязанными глазами будет проще, когда он меньше ростом и меньше весит.
И они танцевали, а Кроули любовался… представлять себе Азирафеля в обоих воплощениях одновременно теперь было совсем легко. И от этого мозги выкипали. И что-то за пределами мозгов, вне тела, тоже выкипало, задорно булькая. Но Кроули все равно вел ангела очень хорошо, потому что она, ничего не видя тут, в материальном мире, могла только опираться на него и следовать за ним. И сентаду эту клятую тоже сделал, как договаривались. Хотя тогда уже понимал, что лучше бы не надо, потому что когда она оказалась совсем близко, Кроули совсем нестерпимо захотелось поцеловать ее… его… ангела. Всего целиком. А тот сидел у него на колене — и продолжал доверять. И ни капли не подозревать о лишних, ненужных и кошмарных мыслях Кроули. И о том, что его ангельским доверием тут беспринципно пользуются — тоже. И Кроули понял, что это уже окончательно чересчур… и хватит. Потому что он находился в шаге от того, чтобы все-таки попытаться… подсунуть Азирафелю то, что нужно ему, демону, и совершенно не нужное самому ангелу. И лучше было все прекратить и смыться на Мадагаскар. Пялиться на баобабы, думая об Азирафеле, и давать себе обещание никогда больше не делать таких вот глупостей. Никогда вовсе.
— Por una cabeza todas las locuras30 … — Кроули так задумался, что невольно промурлыкал себе под нос то, чего вслух вовсе не хотел. Ту самую песню, под которую они танцевали в самый первый раз. И в самый последний. Впрочем, строчка отлично описывала и то, что творилось тогда, и творящееся прямо сейчас — тоже: еще какое безумие, полное. Кроули покосился на Азирафеля и торопливо добавил: — Последние пятнадцать лет у меня отвратительный акцент в испанском, надо с этим что-то делать… — старательно сделав вид, что он вовсе не думает о том, о чем думает. И перевернул пластинку на другую сторону.
_________________________
22 Розенкрейцеры — изумительная оккультная доктрина, которая действительно началась с шутки, в начале XVII века в Германии, когда неким неизвестным (или неизвестными) были написаны два манифеста розенкрейцеров, а чуть позже — трактат «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца». Утверждалось, что сам Розенкрейц, основатель ордена, жил еще в XV веке, а потом 120 лет его наследие оставалось тайным и непознанным. В трактатах сообщалось, что только у членов ордена есть тайное знание об истинном христианстве, однако что это за знание, там сказано не было. И нигде сказано не было. «Первое правило ордена — никому не рассказывать об ордене» — шутка родом оттуда. Еще современники считали, что все это — интеллектуальная игра и мистификация. И если смотреть на дело так, перед нами — совершенно лютый и наглый стеб одновременно над протестантами, раннехристианскими сектами, легендами о тамплиерах и католическим мистицизмом. В общем, очень хорошая шутка. Которую до сих пор регулярно принимают за чистую монету.
23 Танах — иудейское название Священного Писания, в просторечии — «еврейская Библия». То бишь, Ветхий Завет, в несколько другой, чем у христиан, редакции. Что касается «Песни песней», авторство которой приписывают царю Соломону, то, в сущности, это один из самых древних дошедших до нас образцов эротической литературы. Или даже порнографической. И это — часть Библии. Серьезно.
24 Термин «депрессия» придумал психобиолог Адольф Мейер в 1905 году.
25 Самые первые автогонки прошли во Франции в 1884 году, но до Британии добрались позже, после отмены «Закона красного флага», случившейся в 1985-м. По этому закону перед любым автотранспортом должен был бегать человек с флажком или фонарем в ночное время, предупреждая детей, женщин, кур и лошадей о приближении страшной самоходной повозки. А скорость ее не должна была превышать 2 миль/ч (это около 3,2 км/ч). В общем, по этому поводу Кроули пришлось страдать, как минимум, до 1902 года, когда автогонки наконец впервые прошли и в Британии.
26 Машина Кроули — это Bentley 3.5 Litre Sports Saloon 1933 года. «Спорт-салоны», они же спортивные седаны, тогда только появились, и эта была одной из первых. Коротко говоря, это машина с нормальным салоном от пассажирского автомобиля и характеристиками от спортивного. Совсем коротко — и удобная, и быстрая.
27 «Мадонна в гроте» — картина Леонардо да Винчи, изображающая Деву Марию, младенцев Иисуса и Иоанна и ангела на фоне скал. Первый вариант висит в Лувре, второй — в Лондонской национальной галерее. Сравнить вблизи лица ангелов можно вот на этой картинке.
28 Повальным распространением абсента, а с ним — и абсентозависимости, мы обязаны промышленной революции. Появление конвейерного производства и ректификата (который был в разы дешевле винного спирта) ко второй половине XIX века превратило абсент из экзотической отравы для богатых в массовый дешевый наркотик. В самом начале столетия, когда возникло производство абсента, даже Кроули не мог такого предположить.
29 Авторы имеют в виду вполне конкретное платье Диор, из коллекции 1952 года, а именно вот это.
30 Первые строчки припева “Por una cabeza”. Если забить на игру слов (см. примечание 19), можно перевести как: «Из-за того, что я потерял голову, творится все это безумие».
Автор: Crazycoyote, Cirtaly
Размер: пока что 18 530 слов без примечаний
Пейринг/Персонажи: Кроули/Азирафель
Категория: слэш, гет, никакой разницы
Жанр: ангст, драма, херт/комфорт, флафф, юмор, романс, броманс, сволочи-крылатые-вы-чо-творите
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ангелы и демоны друг друга не любят, к друг другу не привязываются и не заводят друг с другом отношений. Однако из любого правила есть исключение. Еще ангелы не танцуют в принципе, а демоны — танцуют, но не умеют. Но из этого правила тоже бывают исключения. Парный танец, как правило, изначально придуман для того, чтобы его танцевали мужчина и женщина, и роли в нем четко поделены и не меняются. Из этого правила также существует исключение. Оно называется танго.
Примечание/Предупреждения: психотравмы, депрессия, упоминания самоубийств, массовых убийств, геноцида и Апокалипсиса, злоупотребление алкоголем, секс в сверхсознательном состоянии, гендерсвап (в незначительных количествах), танго (в значительных количествах), нацисты, розенкрейцеры, баобабы, итальянские и испанские слова, сомнительные теологические концепции, снобизм авторов и персонажей
Название авторы беспринципно попятили у Астора Пьяццоллы, но с огромной любовью и уважением.
Господь все видит.
Читать на фикбуке | на АО3
В тексте постоянно играет танго. И еще один раз — вальс «На прекрасном голубом Дунае», но мы не будем вам его показывать. А остальное — будем. Мелодии в фике чаще всего прямо не названы, так что тут есть цитаты, чтобы было понятно, откуда оно. Все расположено в том же порядке, что и в тексте. Бонусы — другие версии тех же мелодий, которые нам особенно нравятся.
Слушать звуки музыки...«Игла граммофона, чуть скрипя, вела по линии, и он истекал тягучим томным звуком…»
Astor Piazzolla - Milonga del Angel
«В настоящем, где Азирафель все еще стоял посреди комнаты, труба граммофона тихонько всхлипнула, и запела новую песню…»
Astor Piazzolla - Introduccion al Angel
«Он отложил конверт в сторону и отсчитал третью мелодию на второй стороне, Азирафель глянул — она называлась “Por una cabeza”, не очень понятно…»
Carlos Gardel - Por una Cabeza
+bonus: Thomas Newman - Por una Cabeza
«Пластинка все еще не закончилась, и теперь заиграло что-то совсем невообразимое, так что ангел взял с прилавка брошенный на него раньше конверт, чтобы посмотреть, как это называется…»
Astor Piazzolla - La Muerte del Angel
+bonus: Gautier Violin - The Death of the Angel
ПЕРВЫЙ ПОСТ
ВТОРОЙ ПОСТ
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ...Кроули переживал. Хотя все было, вроде бы, хорошо… в целом. Но он уже который день никак не мог успокоиться. Потому что ему постоянно казалось, что как-то слишком легко обошлось. Собственно, дело было в том, что ему пришлось откармливать и отпаивать Азирафеля после неслучившегося Апокалипсиса всего каких-то жалких два часа. После чего тот, вроде бы, пришел в себя и был вполне в состоянии вместе с Кроули продумывать их блестящий и сияюще прекрасный план высокохудожественного обведения вокруг пальца Небес и Ада одновременно. А на следующий день был в состоянии его реализовать, а потом и тем более с виду был в полном порядке. И это было очень подозрительно. Кроули никак не верилось, что ничего дурного не только не произошло, но и не произойдет в будущем.
В прошлый раз — он прекрасно это помнил, будто все вчера случилось — ангела потребовалось приводить в порядок несколько лет. После того, как он слишком сильно разочаровался в людях из-за того, что они устроили две подряд мировые войны. А теперь… Азирафелю пришлось разочароваться в ангелах. И Кроули продолжал бояться, что это хорошо кончиться не может. Такой уж он был, ангел: сперва столетиями ругался на Кроули за чрезмерный цинизм — хотя демон без цинизма все равно что чили кон карне без чили — а сам тем временем понимал, сочувствовал, входил в положение, принимал всех такими как есть. А потом ломался. И это было страшно. Кроули с его цинизмом как-то проще переносил все… ну, практически все. Отсутствие Азирафеля в своей жизни он переносил с трудом. Отсутствие Азирафеля в реальности — вообще никак не переносил. Он успел проверить.
О том, насколько Кроули тогда, в тысяча девятьсот сорок первом, перепугался — было известно только Господу. Ей в принципе все известно, поэтому скрывать от Нее можно даже не пытаться. А вот больше Кроули никому рассказывать не собирался, ангелу особенно. Потому что главное в таких ситуациях — держать невозмутимое лицо и вселять своим видом уверенность в того, кого успокаиваешь. Даже если сам находишься на грани паники. И Кроули опасался, что если Азирафель узнает, как он себя тогда чувствовал на самом деле, в другой раз невозмутимое лицо ни рожна не сработает. Другого раза он тоже опасался, вот и не хотел рассказывать ничего.
Вообще-то он тогда планировал спасать Азирафеля от трех вполне конкретных нацистов, а оказалось, что ангела нужно спасать от всего Рейха скопом и от себя самого в придачу. Они не виделись почти сотню лет, и Кроули тогда вовсе не был уверен, что увидятся снова. Он совершенно определенно не собирался предпринимать ничего по этому поводу, раз уж ему прямо сказали, что его видеть не желают. До тех пор, пока в британском ордене розенкрейцеров не начала околачиваться эта симпатичная нацистка.
Розенкрейцеров Кроули изо всех своих оккультных затей любил особенно: так удачно пошутить по поводу официальной Небесной доктрины22 ему не удавалось с тех пор, как он умудрился каким-то непостижимым даже для самого себя образом сделать так, что иудеи включили в Танах «Песнь песней»23. Словом, розенкрейцеров Кроули очень любил, а нацистов — не очень. И за немецкой шпионкой, как только выяснил, что она немецкая шпионка, следил очень тщательно. И не мог не выяснить, что фройляйн очень интересуется одним букинистом… тем самым букинистом. И всю уверенность Кроули в том, что он ничего не будет делать, чтобы увидеться с ангелом, и даже одним глазком не глянет, как у него дела — смыло в секунду.
Подозревать, что Азирафель не в порядке, Кроули начал еще в церкви, а когда явился к нему в магазин — подозрения переросли в пугающую уверенность. Ангел был не в порядке совсем, полностью и абсолютно. Люди к тому моменту уже додумались до слова «депрессия»24, и это демону очень помогло. «Депрессия» звучало как штука, которую можно взять и вылечить, если постараться. У людей лечат — значит, и у ангелов можно. Это изрядно успокаивало. Потому что при попытке просто описать то, что Кроули увидел тогда в Азирафеле — хотелось сперва напиться, а потом утопиться. Желательно в святой воде, чтобы насовсем. Но святой воды у него по-прежнему не было, а Азирафель, вот прямо сейчас, был — и мог быть дальше, и даже неплохо, если взять себя в руки и что-нибудь сделать. Так что Кроули назвал это «депрессией» и принялся лечить, в меру своих скромных способностей.
Он тогда, в тот первый вечер, чтобы помочь ангелу, был готов практически на все. А может быть и вообще на все. И методично пробовал любую ерунду, которая приходила ему в голову. Говорил, кормил, говорил снова… вовсе не был уверен, что все это помогает. Но уперто считал, что рано или поздно умудрится сказать или сделать что-нибудь нужное. И когда Кроули взбрело в голову сознаться в собственных, чтоб его разорвало, добрых делах — он это немедленно сделал. Хотя в любой другой ситуации рявкнул бы на Азирафеля за одну попытку его в таком заподозрить. Даже если оно происходило прямо у ангела на глазах. Мало ли что на Кроули нашло, какой минутный порыв — он демон в конце концов, это ангелу положено благодеяния совершать. А Кроули — нет, кроме тех случаев, когда они по работе менялись. Так что и нечего называть его внезапные бзики «добрыми делами».
Но в тот раз Кроули был вполне готов выслушать длинную тираду о том, что он — самый добрый изо всех демонов. И даже не съехидничать, что этого ни хрена не сложно достичь. И даже сознался сам, лишь бы ангелу стало лучше. И ему почему-то стало, это почему-то помогло. Кроули до сих пор понятия не имел, почему именно оно — но главное, что сработало. Дальше было намного проще, хотя ангел приходил в себя долго. Весь остаток войны. Впрочем, Кроули бы его до конца всего этого безобразия так и так не бросил бы. Кто его знает, в каких еще нацистов Азирафель мог бы вляпаться на ровном месте без присмотра.
Тогда все закончилось хорошо, но Кроули с тех пор нервничал. И когда они ссорились из-за Апокалипсиса, повторить свой номер образца тысяча восемьсот шестьдесят второго у него категорически не получалось. Они ссорились, Кроули уходил — а потом возвращался, они снова ссорились, он опять уходил — а потом возвращался. И в конце концов вернулся к горящему книжному магазину. И проклял себя за то, что уходил вообще. Потому что Азирафеля нельзя было бросать без присмотра, когда случались неприятности. Никогда, ни на сколько. Что бы он ни нес и что бы он ни делал. Потому что ангел не мог сделать с Кроули ничего более страшного и невыносимого, чем смерть ангела.
Он пообещал себе не бросать Азирафеля никогда — и выполнял это обещание неукоснительно, хотя он никогда в жизни ничего больше не выполнял неукоснительно. Даже Волю Божью, невзирая на то, что это для него отвратительно кончилось… И сейчас все, вроде бы, было хорошо, но у Кроули перед глазами все равно стояли воспоминания о тысяча девятьсот сорок первом, и он никак не мог успокоиться. Паниковать вслух, когда Азирафель выглядел вполне бодро и живо, было как-то неловко. Поэтому, немного подумав, демон решил на всякий случай предпринимать профилактические меры. Старые, проверенные временем. Так что когда он вошел в книжный магазин, в одной руке у него была бутылка французского коньяка, а в другой — бумажный пакет из «Теско», набитый едой под завязку.
Музыку, игравшую на граммофоне, Кроули узнал сразу. Он вообще мог легко узнать практически любую мелодию, кроме некоторого количества инди-записей последних двадцати лет, которые до сих пор не успел все послушать. Об этой его удивительной особенности не знал, кажется, даже Азирафель, потому что Кроули никогда не стремился ей хвастать. Так что ангел, вероятно, полагал, что осведомленность демона о человеческой музыке не выходит за среднестатистические пределы.
— Пьяццолла, «Смерть ангела», — зачем-то сказал Кроули вслух. Будто концертный номер объявлял. Хотя на самом деле он объявлял, что тут творится какой-то очевидный трындец, который, ко всему прочему, слишком хорошо коррелирует с его недавними самыми мрачными мыслями. Вот и название у музыки подходящее...
Заглядывать в Азирафеля было очень страшно, но Кроули тут же выругал себя за малодушие и сделал именно это. Взглянул на ангела, прямо ему в глаза и дальше, за пределы телесной оболочки. И внутренне содрогнулся — не только от того, что увидел. Просто ангел тоже на него смотрел. Внимательно и почти так же, как тогда. Ничего не выражая.
Впрочем, в его физических глазах почти сразу вспыхнула знакомая радость от встречи. Будто тут ничего такого особенного не происходило. Азирафель пристально и очень счастливо разглядывал и Кроули, и еду, и коньяк. И это совсем не сочеталось с тем, что происходило в ангеле. Похоже, из-за этой гребаной музыки. Или все-таки из-за Небес? Кроули пока не мог понять, а как спросить — не представлял.
— Привет! — сказал ангел, слабо улыбнувшись, но продолжая гореть искренней и очевидной радостью, чем Кроули окончательно запутал и запугал. Потом Азирафель подскочил из-за прилавка к нему, чтобы помочь. — Как хорошо, что ты пришел!
— Ты чего такое новье слушаешь? Это же почти бибоп, — глупо ляпнул Кроули, послушно отдавая ему пакет, первую ерунду, что пришла в голову, просто чтобы не молчать. И, отдав ангелу еще и коньяк, решительно направился к граммофону, чтобы этот ужас сменился чем-то более приятным. У Пьяццоллы приятного было много.
Азирафель засуетился возле стола, выкладывая еду, а на слова Кроули усмехнулся и очень серьезно заявил:
— Ну я же, считай, практически полвека проспал. А потом воротил нос от их культуры, потому что... Так вышло. Вот и решил наверстать.
Кроули как раз выключал граммофон, но на последних словах Азирафеля резко обернулся к нему, поэтому очередной пронзительный всхлип скрипки оборвался совсем уж невообразимым звуком скользнувшей по пластинке иглы — и только после этого музыка оборвалась.
— Сколько… проспал?.. — ошалело спросил Кроули в наступившей тишине.
— Примерно с конца Второй Бурской кампании, — возмутительно невозмутимым тоном ответил Азирафель. В его руках с легким звоном возникли коньячные бокалы, и он поставил их на стол, а потом обернулся к Кроули, отчего-то смущенно улыбнувшись. — Они еще долго терпели мою… профнепригодность. Ждали, пока я сам уйду. На Небесах не принято отправлять в отпуск по этой причине насильно.
Кроули молча пялился на ангела и никак не мог уразуметь, о чем тот ему говорит. Какая еще профнепригодность? И причем тут Бурская кампания? Азирафель всплеснул руками, одарив Кроули еще одним пронизывающим пристальным взглядом, поспешил снова подойти к нему и мягко положил ладонь ему на плечо.
— Ну вот, зря я об этом заговорил. Теперь уже все хорошо, — ласково сказал он, и Кроули судорожно вдохнул, осознав, что забыл дышать. Еще он осознал, что ангел его утешает. Вместо того, чтобы Кроули утешал ангела, как и собирался. Так что трындец развивался по какому-то совсем невообразимому сценарию. Почти как Апокалипсис.
— Мне нужно выпить, — решительно сообщил Кроули. Идеальный способ облегчить любую трудную ситуацию. И понятный, в отличие ото всего остального, что тут творилось. — А тебе — нормально объяснить, причем тут Бурская кампания, если тебе дорога моя умственная полноценность.
Он уже было собрался направиться к столу и коньяку, но замер, не успев сделать шаг, посмотрел Азирафелю в лицо и очень по-дурацки спросил:
— Точно все хорошо?..
В ответ на лице ангела нарисовалось настолько ослепительно трогательное выражение, что Кроули даже не смог его сразу осознать. Это было… умиление, сопереживание, и все та же чистая радость, которая так запутывала демона с самого начала их безумного диалога. А еще ангел отнял руку от его плеча и зачем-то потянулся к его лицу, будто собирался коснуться щеки. Так что Кроули чуть не подался назад, машинально: это было слишком… близко и неправильно, и он слишком привык категорически не позволять себе ничего подобного с тысяча девятьсот пятьдесят второго. Ничего, включая танцы: они тоже вызывали в Кроули слишком много лишних чувств, ощущений и желаний, с которыми, по его мнению, к ангелу было лучше не подходить. Для них обоих лучше. От танцев, правда, отказаться тогда было ужасно трудно, Кроули долго тянул, даже когда понял, насколько идиотская ему пришла в голову идея. Ему было слишком приятно постоянно проводить время с ангелом, прямо как во Вторую мировую, и даже лучше.
Проблема была в том, что из-за этого «лучше» все как раз и становилось хуже, и грозило стать совсем паршиво. И при этом Кроули продолжал нагло пользоваться доверием ангела, оправдывая себя тем, что Азирафелю нравится танцевать. И к тому же вполне искренне пугаясь обидеть его внезапным отказом и поссориться снова. Все тянулось долго, томно, приятно, болезненно и мучительно, как садомазохистская оргия под транквилизаторами. И никак не заканчивалось. Кроули успел десяток раз обругать себя, что вообще это затеял, что стоило с самого начала сообразить, к чему дело идет, и спохватиться. А потом в один прекрасный момент понял, что больше так не может. Взял себя в руки, нашел пристойный повод пропасть на время — и после все наконец вернулось в нормальное русло. И там и оставалось до настоящего момента. И Кроули хотелось отпрянуть сейчас, когда оно снова грозило податься в какую-то совершенно ненужную сторону. Но ангел не дотянулся, словно отчего-то передумал, и вернул ладонь обратно, улыбнувшись еще и смущенно, от чего засиял сильней.
— Конечно хорошо! Когда ты есть, ничего не может быть плохо, — ответил Азирафель на его вопрос, судя по тону и по эфирной оболочке, в которую Кроули продолжал параноидально вглядываться, абсолютно искренне.
— Выпить, — твердо повторил демон и направился к столу, категорически отказавшись осмысливать происходящее. Он был вовсе не уверен, что его сознание… оба сознания, способны переварить такое в принципе. Ангел вел себя предельно странно, и все было запредельно непонятно. Будто Кроули снился сон, про который он никак не мог понять, кошмар это или наоборот. — И Бурская кампания, — добавил он, требовательно впившись взглядом в Азирафеля. Даже очки снял, чтобы выглядело требовательнее.
Азирафель зачем-то обогнал его и первым разлил по бокалам коньяк, подвинув в сторону Кроули блюдечко с солью и сыром. Одновременно он заговорил. Медленно подбирая слова, словно ему было трудно описать то, что он пытался описать.
— Я и так не хотел быть ангелом тогда. Уже лет сорок, как не хотел… — задумчиво начал ангел, и Кроули поспешно схватил коньяк и выпил его залпом, как водку, а потом снова налил себе, не на два пальца, как Азирафель, а наполовину. Что, во им Ада, Небес и неслучившегося Апокалипсиса, вообще происходит? — Так что мне хватило и намека… Они тогда впервые попробовали тактику выжженной земли. И еще… концлагеря. И я видел, что у большей части молодых джентльменов вокруг почему-то жизни будут короткими. А у молодых леди — печальными. Очень молодых, даже лет семи или пяти. И я… сопоставил. И экстраполировал.
«Он еще тогда знал про Первую мировую», — наконец дошло до Кроули. Мог бы и раньше понять, на самом-то деле. Потому что и сам, разумеется, тоже знал, хотя сопоставлял и экстраполировал иначе: если люди наизобретали за короткий период множество штук, которые можно использовать для убийства друг друга — они скоро начнут убивать ими друг друга, да так, что Аду станет жарко. Очень простая концепция. И всегда работает. Так что он предполагал, чем все это кончится, года с тысячу восемьсот девяностого, просто относился к своему знанию довольно-таки равнодушно. Полностью равнодушно, совершенно и целиком, если уж быть честным. Кроули тогда было категорически все равно, кто и кого будет убивать и в каких количествах, ему вообще на все было абсолютно плевать, пока люди не изобрели автогонки25. Очень быстрая езда на машине неплохо приводила его в чувство. Правда, первое время у него иногда возникал внезапный порыв на полной скорости впилиться в стену, и единственное, что его останавливало — мысль, что новое тело ему за такие фокусы долго не дадут, а в Аду намного хуже и нет даже автогонок и выпивки. А потом он более или менее оклемался. Первая Мировая к тому времени уже закончилась, лет десять как.
Словом, и она сама, и тем более ее предчувствие прошли для Кроули как-то совершенно незаметно… А для ангела вот не прошли. Хотя до сегодняшнего разговора демон был уверен, что Первую мировую тот пережил хоть и тяжко, но, по меньшей мере, в сознании — просто отстранился от людей, то есть, не просто, а сильно отстранился. Так что у него в сороковые даже электричества не было. Но не настолько же! Кроули думал, Азирафеля окончательно доконали только Вторая мировая и творящееся там совсем уж безмерное ублюдство. А он, оказывается, даже Бурскую кампанию не перенес…
На этом месте Кроули наконец смог вернуться мыслью к началу рассказа ангела и даже сопоставить его с воспоминаниями о собственном состоянии к концу позапрошлого века. После чего выпил в три глотка все полбокала коньяка и выпалил:
— Какие еще сорок лет?.. — немедля ощутив себя беспардонным хамом и сволочью. Не был бы — что-нибудь другое бы сказал. Но все другое, которое приходило Кроули в голову сейчас, было и вовсе нецензурным, к тому же витиеватым и трехэтажным.
Азирафель растерянно заморгал, а то, что Кроули пугало до чертиков внутри ангела, стало чуть заметнее. И оно теперь совпадало с его выражением лица — тоже напуганным. Так что Кроули подвинул тарелку с сыром обратно к Азирафелю, а его самого усадил на стул, почти обняв за плечи. Это помогло, тот сразу перестал так сильно пугаться и даже схватил свой коньяк со стола, сделав глоток. Кроули перевел дух и вопросительно уставился на ангела. Вопрос он все же задал и хотел бы услышать ответ.
— Ты не волнуйся только, — выпалил этот занебесный олух, и Кроули сам опустился на стул, машинально призвав его из дома. И только потом вспомнил, что ангел его стула никогда не видел и может удивиться. Но Азирафель вовсе внимания не обратил, потому что как раз допивал коньяк, почти с той же скоростью, что и Кроули до того.
— А ты рассказывай, тогда не буду, — проворчал демон и, забрав у него опустевший бокал, снова его наполнил и сунул обратно.
Ангел уставился на коньяк и сделался очень сконфуженным по совсем уже непонятной для Кроули причине.
— Да я сам виноват. Вбил себе в голову, что ты это для себя… Перепугался, как последний идиот… За тебя... А если бы я не был ангелом, ты бы не просил у меня… Хотя ангелам положено, чтобы вы… Но я не хотел! — ангел говорил бессвязно и очень взволнованно, и Кроули не сразу понял, что тот вообще несет. И про что. Но сопоставлять и экстраполировать демон все-таки был в состоянии, хотя это самое состояние сейчас было далеко от вменяемого.
— Совсем с ума спятил! Такое с собой из-за меня творить! — возмутился Кроули и положил ангелу руки на плечи. Надорвался совсем, еще до всякой Бурской кампании. За одного дурного демона пугаться и ему сочувствовать, вопреки предписаниям Небесной канцелярии. Кроули резко вздохнул, потому что на него упало чувство вины. Большое такое, как булыжник. Стукнуло по голове, провалилось внутрь, прокатилось, царапая, по груди и ухнуло в живот. Он не слышал, не понимал тогда… когда они ссорились. Что Азирафель за него боится и городит это все от страха. Слышал совсем другое. И это из-за него, из-за Кроули… — Ангел… я бы не просил у тебя, если бы ты не был моим другом. И прости… что раньше не пришел тебя спасать.
Удивительным образом, когда он попросил прощения вслух, стало полегче. Теперь, после Недоапокалипсиса, вообще было как-то легче: знать и понимать точно, что они с ангелом друзья и это их собственные отношения, без нависающего над головами начальства и связанных с ним проблем. Даже тогда, в Сент-Джеймс парке, без начальства было бы гораздо проще, чтоб его разорвало, вдруг подумал Кроули. Ангелу проще — не путаться в собственных переживаниях, в которых он продолжал путаться до самого Конца Света. И Кроули казалось, что теперь-то ангел распутался, а он вдруг снова вел себя странно и сообщал какие-то совершенно удивительные новости, которые в голову не влезали. И смотрел тоже странно. И все было не так. Но Кроули хотя бы попросил прощения.
— Я знаю, Кроули, теперь знаю. И не вини себя, пожалуйста, — мягко ответил Азирафель, снова глядя на него с этой своей пронзительной радостью, которая сбивала Кроули с толку с самого начала. — Ты не мог знать, я тебе такого наговорил...
Кроули тупо и молча пялился на ангельский сияющий взгляд и все пытался уместить в себя, что... Что ангел из-за него. И что он «теперь знает», оказывается! Что он там себе знает, дьявол его побери? Кроули себе вообще не представлял, а спрашивать почему-то опасался, хотя пугаться было довольно нелепо. Но он все равно опасался думать, что Азирафель мог высмотреть, когда смотрел вот так… Потому что тоже внимательно следил за его аурой, осенило Кроули — так же, как он сам следил за ангельской. Оттого и смотрел иногда так невыносимо пристально. Интересно, ему-то это зачем? Но ангел не дал ему возможности спросить, сообщив:
— И потом, ты же пришёл. И я увидел, что ты ничего такого не собираешься... Больше не собираешься. И остался со мной, — и улыбка ангела сделалась совсем уж нестерпимо мягкой и радостной. — Твоё присутствие оказалось лучшим лекарством...
Кроули напряженно вздохнул и отпил коньяка. Очень хотелось немедля сказать в ответ что-нибудь ехидное. Потому что после слов ангела в груди и животе сразу сделалось тепло и щекотно — и от этого возникало желание срочно куда-нибудь смыться. В Париж, как в сорок пятом, или на Мадагаскар, как в пятьдесят втором. Не к добру были такие вот ощущения, от которых мысли снова поворачивали во всякие совсем не нужные стороны. И дело, стоило уже признать наконец, было не в танцах, не в прикосновениях и не в чем-то еще: просто мысли Кроули с самой Второй мировой норовили потечь не туда при первой удобной возможности. А иногда даже и при совсем не удобной — честно говоря, момент для предложения смыться вместе к звездам он тогда выбрал предельно идиотский… Хотя не идиотского момента для такого не существовало в принципе.
Он уже тогда, в войну, позволил себе чересчур много лишнего: быть с ангелом — сколько влезет; делать — практически все, что хочется; находиться — настолько близко, насколько получается. Слишком много всего, что вполне сходило за обычную дружескую заботу, пока Азирафелю было плохо. Но к сорок четвертому, когда уже стало понятно, что вся эта бурда идет к своему логическому завершению, а ангел идет на поправку, Кроули мог бы и сообразить, что окончательно расслабился и совесть потерял. И просто откровенно наслаждается происходящим, пользуясь обстоятельствами и удобным предлогом. Потом война кончилась и предлог вместе с ней — и до него наконец с опозданием начало доходить. И он смотался в Париж, от греха подальше. Потому что ему хотелось продолжать торчать рядом с ангелом все время, как раньше, только уже безо всякого повода. А демонам так, определенно, было нельзя.
Согласно собственным оптимистическим представлениям, в Париже Кроули должен был одуматься. Но почему-то ни хрена не вышло, и ему никак не удавалось себя уговорить, что тогда — был совсем особый случай, который больше не повторится. Лучше, чтобы не повторялся и ангела не надо было больше спасать. А если Азирафель в порядке, то никаких поводов позволять себе с ним лишнего нет. И в конце концов Кроули стал придумывать новый повод, не настолько стремный, как предыдущий. И, разумеется, в итоге сделал еще хуже, и намного. И уж потом ничего себе не позволял до самого Апокалипсиса. И после — тоже не позволял. Потому что дело было не в их начальстве, без него все как раз шло просто отлично. Дело было в самом Кроули и в его сворачивающих куда попало мыслях. Исчезнуть от ангела подальше на некоторое время всегда помогало от таких приступов. Только сейчас Кроули не мог, он Азирафеля и на сутки оставить одного не мог, особенно после таких ошеломляющих откровений, поэтому ему хотелось хотя бы съехидничать, чтобы стало полегче. Но тоже как-то не вышло…
— Ничего особенного я тогда не сделал, — пробурчал демон себе под нос, отпил еще коньяка и вскочил на ноги, потому что до него дошло, что можно смыться хотя бы в пределах комнаты. Вон, к граммофону, он музыку до сих пор не включил, хотя собирался.
Подхватив конверт от пластинки, Кроули задумчиво заскользил по ней взглядом. Танго. Здесь все было танго, разумеется: это же Пьяццолла. И как-то это оказалось ни капельки не похоже на «смыться». А все оттого, что он сейчас соображал препаршиво и даже задумался, на что наткнется. И получилось так, будто Кроули, сбежав от одного трудного воспоминания, немедля вляпался в другое — и хрен его пойми, с которым было сложнее. Надо же, ангел начал «знакомство с культурой двадцатого века» с танго… с единственного, что и так уже знал, благодаря Кроули. И демон немедля зачем-то начал думать, что Азирафелю тоже были важны их танцы тогда, и от этого теплое и щекотное снова пробиралось внутрь. Поэтому он тут же сказал себе: это всего лишь проще, начинать с уже известного. Хотя когда они танцевали, именно этих мелодий еще не существовало. Кто бы мог подумать, что танго так долго продержится…
В пятьдесят втором Кроули прекрасно ощущал, что скоро на смену фокстротам, танго и вальсам придет что-то совсем другое, мода была уже на излете. Но Азирафель все равно ни рожна в этом не разбирался, так что прокатило. Ангел даже не сообразил, что Кроули должен был слышать про танго еще в двадцатые. Он и слышал, разумеется, и танцевать еще тогда умел: изображать жизнедеятельность к тому моменту у него получалось довольно убедительно и даже вполне бодро. Ходить, говорить, где-то проводить время, с кем-то общаться, выполнять задания от начальства… Но танго двадцатых все равно вспоминалось ему будто в сером тумане, как и все остальное, что тогда творилось. В пятидесятые Кроули думал, что ему повезло с живучестью этого танца: может, иначе и вовсе не подумал бы про него тогда, как не подумал сейчас про предчувствие Первой мировой. Потому что ему никогда не хотелось думать о том, что происходило с тысячу восемьсот шестьдесят второго по тысячу девятьсот тридцать третий. Ничего хорошего, кроме автогонок, с личной и глубоко эгоистической точки зрения Кроули. Пока в тридцать третьем «Бентли Моторс» не сподобились наконец выпустить машину, которая ему достаточно понравилась, чтобы ее купить26.
В общем, он мог и не вспомнить про танго, если бы в сороковые мода не вернулась. Ему нужен был повод, чтобы побыть рядом с ангелом — и Кроули нашел повод. Чувствовал он себя при этом отвратительно: оттого, что врет. Не то чтобы у него были проблемы с ложью как таковой, у него с ней все обстояло профессионально хорошо, но врать именно Азирафелю и именно про это было тошно. Просто в отсутствие ангела было еще тошнее. Поэтому он решался на свое изумительно наглое предложение с сорок седьмого года и через пять лет все-таки решился. «И зря», — подумал нынешний Кроули, но тогдашний — был рад, как полный придурок. Он не представлял, чего ждать в ответ, так что изрядно изумился, когда Азирафель с легкостью согласился даже не на танцы, а на что угодно. «Что угодно», безусловно, включало в себя и святую воду тоже, и Кроули не мог об этом не думать. Секунды три. Потом он вспомнил о Сент-Джеймс парке и о том, что без святой воды обойтись как-то проще, чем без ангела. И вернулся к танцам.
Хотя с ними все тоже оказалось нелегко: Кроули постоянно ощущал, что пользуется искренностью и наивностью Азирафеля, которому просто нравилось танцевать. Демон ведь потому именно это и предложил: он помнил разговор про вальс и гавот, разумеется, и подумал, что Азирафеля на это будет не слишком сложно уговорить. И оказался совершенно прав. В общем, ангелу просто нравилось, а Кроули — не просто, а очень сложно. И в этот раз, как и в прошлый, он тоже мог бы понять намного раньше, что дело идет вовсе не туда, куда нужно. Да с самого начала мог бы сообразить! Но ему, как и раньше, было слишком хорошо рядом с ангелом, чтобы как следует соображать… Явившись со своим эпохальным предложением и получив категорическое согласие, вместо нормальных мыслей Кроули после вопроса Азирафеля, нужно ли ему становиться женщиной, принялся размышлять о том, что никогда ангела в женском теле не видел, а это должно быть изумительно красиво. И он такое отменное зрелище в своей жизни упустил! Поэтому Кроули его немедленно в подробностях представил. А потом никак не мог перестать представлять, слишком уж оно выходило… восхитительным.
Вообще-то Азирафель всегда был восхитительным, но к текущему его варианту Кроули за шесть тысяч лет успел привыкнуть, а тот был новым, другим — и одновременно таким же. Словно можно было познакомиться с ангелом заново, еще раз, только уже зная его при этом, как облупленного. И зная, на что смотреть и как, чтобы получить как можно больше удовольствия. Кроули как раз успел решить, что она могла бы быть похожа на ангела с «Мадонны в гроте» Леонардо, только с совсем светлыми волосами, и пытался определиться, с которого варианта картины — парижского или лондонского27, когда Азирафель огорошил его еще одним внезапным высказыванием. О том, что танго будто специально для ангелов и демонов придумали, потому что там нет разницы, кто какого пола. Не то чтобы Кроули сам об этом не думал, и не то чтобы это не стало одним из главных поводов выбрать именно танго. Но он вовсе не ожидал услышать, как эти его мысли повторяет ангел… А еще у Кроули в этот момент зачем-то совместились в сознании две телесные версии Азирафеля, реальная и воображаемая. И получилось что-то совсем уж невообразимое, практически идеальное. Или даже не практически, а совсем.
И Кроули на него смотрел: в материальном мире, в собственном воображении и эфирным зрением одновременно. Смотрел, смотрел, смотрел… Пока наконец не нашел в себе силы пойти спасаться вином и разглядыванием географических картинок. И вляпался — почти так же, как сейчас. Только тогда он знать не мог, что обнаружит сперва Мадагаскар, а потом — авторство Азирафеля. Кажется, именно этого Кроули и не хватало, чтобы чуть позже окончательно его добить: добавить к сложившемуся в голове образу еще ту пальму и баобабы. Они были категорически нелепые и совершенно восхитительные, такие невозможно… азирафельские. Как практически все, что ангел обычно болтал и делал, и что вызывало у Кроули тяжелые рецидивирующие приступы умиления. Баобабы его тоже умиляли. И приводили в восторг одновременно. И он даже на этом месте не спохватился, напротив, только сильнее обрадовался, что они танцевать будут. Явно уже был совсем не в себе.
Впрочем, они даже танцевали, и даже вполне весело. И можно было таращиться на ангела, сколько влезет. И быть совсем близко, тоже сколько угодно. И под конец Кроули стало казаться, что у него голова сейчас взорвется от такого переизбытка ощущений за жалкие две с половиной минуты времени. А потом Азирафель взял и обнял его. И голова, как Кроули показалось, все-таки взорвалась… По меньшей мере, там что-то безнадежно переклинило и обратно на место уже никогда не встало. Настолько, что беспардонное вранье Кроули насчет танцев, нужных для работы, даже перестало быть совсем уж враньем. Только соблазнять ему хотелось вовсе не каких-то там посторонних смертных. И это совсем ни в какие ворота не лезло, но он все равно не мог прекратить. Ни мысли об этом, ни их танцы. Кроули очень быстро вывел, что если оказаться ближе к ангелу, немедля начинало хотеться быть еще ближе. И чтобы всего было больше: улыбок, слов, прикосновений… всякого, что доходило до пределов дружеского общения, решительно за них выходило и устремлялось в такие дали, о которых Азирафель, возможно, вообще ни разу в своей жизни не задумывался. Потому что он был ангелом, а Кроули — демоном. Вот ему и лезло в голову всякое лишнее, совсем ненужное. Совершенно кошмарное, если вдуматься.
Ангел ему доверял. Боялся довериться, что вполне понятно, оттого, видимо, и отстранялся то и дело, когда они переставали танцевать — но доверял все равно. Когда ведешь партнера в танце, особенно хорошо ощущаешь, насколько тебе доверяют. И, собственно, весь фокус персонального соблазнения ровно в этом и заключается: вызови доверие, а потом, пользуясь им, подсунь другому… что угодно. Что очень нужно тебе, но не слишком-то нужно ему, так что сам он никогда бы не стал. Яблоко, дурную идею, еретическое учение, рецепт абсента или сомнительный выбор. Хотя с абсентом Кроули, пожалуй, изрядно перестарался, но кто же знал, что так выйдет28… А с сомнительным выбором… как-то раз взял и передумал. Может, и смог бы довести дело до конца, если бы постарался, хотя тот, кого потом распяли на Голгофе, очень стойко держался. Но Кроули просто не захотел. Так вот, с Азирафелем он и передумывать не намеревался, он не собирался даже начинать. Со всей определенностью Кроули это понял в тот раз, когда в первый и последний раз увидел ее… Она правда была похожа на ангелов с «Мадонны в гроте», на обе версии одновременно. И ни на одну из них: она была намного красивее.
Кроули сам это предложил, потому что потерял уже всякие берега и решил, что можно себе позволить и это тоже… разок полюбоваться. В конце концов, Азирафель на него насмотреться уже успел. Правда, Кроули было решительно непонятно, на что он так воодушевленно таращится, будто раньше никогда демона в женском теле не видел. Хотя это Кроули его не видел, а у него уже была отличная возможность. На что смертные пялились, Кроули прекрасно понимал: мужчины — по большей части, на ноги и задницу, женщины — по большей части, на платье Диор29, ну и некоторые, разумеется, наоборот. А чего ангел у него в лице созерцал, было неясно. Не косметику же, в конце концов, хотя ее две тысячи лет назад еще не было, конечно. В общем, Кроули недоумевал. И тоже хотел созерцать. И на всякий случай сам перед собой оправдывался, что вести ангела с завязанными глазами будет проще, когда он меньше ростом и меньше весит.
И они танцевали, а Кроули любовался… представлять себе Азирафеля в обоих воплощениях одновременно теперь было совсем легко. И от этого мозги выкипали. И что-то за пределами мозгов, вне тела, тоже выкипало, задорно булькая. Но Кроули все равно вел ангела очень хорошо, потому что она, ничего не видя тут, в материальном мире, могла только опираться на него и следовать за ним. И сентаду эту клятую тоже сделал, как договаривались. Хотя тогда уже понимал, что лучше бы не надо, потому что когда она оказалась совсем близко, Кроули совсем нестерпимо захотелось поцеловать ее… его… ангела. Всего целиком. А тот сидел у него на колене — и продолжал доверять. И ни капли не подозревать о лишних, ненужных и кошмарных мыслях Кроули. И о том, что его ангельским доверием тут беспринципно пользуются — тоже. И Кроули понял, что это уже окончательно чересчур… и хватит. Потому что он находился в шаге от того, чтобы все-таки попытаться… подсунуть Азирафелю то, что нужно ему, демону, и совершенно не нужное самому ангелу. И лучше было все прекратить и смыться на Мадагаскар. Пялиться на баобабы, думая об Азирафеле, и давать себе обещание никогда больше не делать таких вот глупостей. Никогда вовсе.
— Por una cabeza todas las locuras30 … — Кроули так задумался, что невольно промурлыкал себе под нос то, чего вслух вовсе не хотел. Ту самую песню, под которую они танцевали в самый первый раз. И в самый последний. Впрочем, строчка отлично описывала и то, что творилось тогда, и творящееся прямо сейчас — тоже: еще какое безумие, полное. Кроули покосился на Азирафеля и торопливо добавил: — Последние пятнадцать лет у меня отвратительный акцент в испанском, надо с этим что-то делать… — старательно сделав вид, что он вовсе не думает о том, о чем думает. И перевернул пластинку на другую сторону.
_________________________
22 Розенкрейцеры — изумительная оккультная доктрина, которая действительно началась с шутки, в начале XVII века в Германии, когда неким неизвестным (или неизвестными) были написаны два манифеста розенкрейцеров, а чуть позже — трактат «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца». Утверждалось, что сам Розенкрейц, основатель ордена, жил еще в XV веке, а потом 120 лет его наследие оставалось тайным и непознанным. В трактатах сообщалось, что только у членов ордена есть тайное знание об истинном христианстве, однако что это за знание, там сказано не было. И нигде сказано не было. «Первое правило ордена — никому не рассказывать об ордене» — шутка родом оттуда. Еще современники считали, что все это — интеллектуальная игра и мистификация. И если смотреть на дело так, перед нами — совершенно лютый и наглый стеб одновременно над протестантами, раннехристианскими сектами, легендами о тамплиерах и католическим мистицизмом. В общем, очень хорошая шутка. Которую до сих пор регулярно принимают за чистую монету.
23 Танах — иудейское название Священного Писания, в просторечии — «еврейская Библия». То бишь, Ветхий Завет, в несколько другой, чем у христиан, редакции. Что касается «Песни песней», авторство которой приписывают царю Соломону, то, в сущности, это один из самых древних дошедших до нас образцов эротической литературы. Или даже порнографической. И это — часть Библии. Серьезно.
24 Термин «депрессия» придумал психобиолог Адольф Мейер в 1905 году.
25 Самые первые автогонки прошли во Франции в 1884 году, но до Британии добрались позже, после отмены «Закона красного флага», случившейся в 1985-м. По этому закону перед любым автотранспортом должен был бегать человек с флажком или фонарем в ночное время, предупреждая детей, женщин, кур и лошадей о приближении страшной самоходной повозки. А скорость ее не должна была превышать 2 миль/ч (это около 3,2 км/ч). В общем, по этому поводу Кроули пришлось страдать, как минимум, до 1902 года, когда автогонки наконец впервые прошли и в Британии.
26 Машина Кроули — это Bentley 3.5 Litre Sports Saloon 1933 года. «Спорт-салоны», они же спортивные седаны, тогда только появились, и эта была одной из первых. Коротко говоря, это машина с нормальным салоном от пассажирского автомобиля и характеристиками от спортивного. Совсем коротко — и удобная, и быстрая.
27 «Мадонна в гроте» — картина Леонардо да Винчи, изображающая Деву Марию, младенцев Иисуса и Иоанна и ангела на фоне скал. Первый вариант висит в Лувре, второй — в Лондонской национальной галерее. Сравнить вблизи лица ангелов можно вот на этой картинке.
28 Повальным распространением абсента, а с ним — и абсентозависимости, мы обязаны промышленной революции. Появление конвейерного производства и ректификата (который был в разы дешевле винного спирта) ко второй половине XIX века превратило абсент из экзотической отравы для богатых в массовый дешевый наркотик. В самом начале столетия, когда возникло производство абсента, даже Кроули не мог такого предположить.
29 Авторы имеют в виду вполне конкретное платье Диор, из коллекции 1952 года, а именно вот это.
30 Первые строчки припева “Por una cabeza”. Если забить на игру слов (см. примечание 19), можно перевести как: «Из-за того, что я потерял голову, творится все это безумие».
@темы: категории: юмор, категории: романс, категории: флафф, категории: ангст, творчество: фанфикшен, категории: драма, supernatural beings: Aziraphale, supernatural beings: Crowley, x: Aziraphale/Crowley, рейтинг: PG-13
-
-
20.05.2020 в 13:27